Неточные совпадения
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув
рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри
держи ухо востро! Я выдаю дочку не
за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или
головою сахару… Ну, ступай с богом!
Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу,
держа в правой
руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя
за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Самгин замолчал, отмечая знакомых: почти бежит, толкая людей, Ногайцев, в пиджаке из чесунчи, с лицом, на котором сияют восторг и пот, нерешительно шагает длинный Иеронимов,
держа себя пальцами левой
руки за ухо, наклонив
голову, идет Пыльников под
руку с высокой дамой в белом и в необыкновенной шляпке, важно выступает Стратонов с толстой палкой в
руке, рядом с ним дергается Пуришкевич, лысенький, с бесцветной бородкой, и шагает толсторожий Марков, похожий на празднично одетого бойца с мясной бойни.
Из палисадника красивого одноэтажного дома вышла толстая, важная дама, а
за нею — высокий юноша, весь в новом, от панамы на
голове до рыжих американских ботинок,
держа под мышкой тросточку и натягивая на правую
руку желтую перчатку; он был немножко смешной, но — счастливый и, видимо, сконфуженный счастьем.
Он, напротив, был бледен, сидел, закинув
голову назад, опираясь затылком о дерево, с закрытыми глазами, и почти бессознательно
держал ее крепко
за руку.
— Вот видите, — заметил Марк, — однако вас учили, нельзя прямо сесть
за фортепиано да заиграть. Плечо у вас на портрете и криво,
голова велика, а все же надо выучиться
держать кисть в
руке.
Я бежал
за ним и, главное, боялся револьвера, который он так и забыл в своей правой
руке и
держал его возле самой ее
головы.
Он, однако, вежливо протянул мне
руку, Версилов кивнул
головою, не прерывая речи. Я разлегся на диване. И что
за тон был тогда у меня, что
за приемы! Я даже еще пуще финтил, его знакомых третировал, как своих… Ох, если б была возможность все теперь переделать, как бы я сумел
держать себя иначе!
Сегодня Иван Григорьев просунул к нам
голову: «Не прикажете ли бросить этот камень?» Он
держал какой-то красивый, пестрый камень в
руке. «Как можно! это надо показать в Петербурге: это замечательный камень, из Бразилии…» — «Белья некуда девать, — говорил Иван Григорьев, — много места занимает. И что
за камень? хоть бы для точила годился!»
Старик в синих в очках, стоя,
держал за руку свою дочь и кивал
головой на то, чтò она говорила.
Главный кассир начал ходить по комнате. Впрочем, он более крался, чем ходил, и таки вообще смахивал на кошку. На плечах его болтался старый черный фрак, с очень узкими фалдами; одну
руку он
держал на груди, а другой беспрестанно брался
за свой высокий и тесный галстух из конского волоса и с напряжением вертел
головой. Сапоги он носил козловые, без скрипу, и выступал очень мягко.
В шалаше, из которого вышла старуха,
за перегородкою раненый Дубровский лежал на походной кровати. Перед ним на столике лежали его пистолеты, а сабля висела в
головах. Землянка устлана и обвешана была богатыми коврами, в углу находился женский серебряный туалет и трюмо. Дубровский
держал в
руке открытую книгу, но глаза его были закрыты. И старушка, поглядывающая на него из-за перегородки, не могла знать, заснул ли он, или только задумался.
На одной сидит человек с намыленным подбородком, другой
держит его указательным и большим пальцами
за нос, подняв ему
голову, а сам, наклонившись к нему, заносит правой
рукой бритву, наполовину в мыле.
В заключение он взял на
руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув
руку и сделав плачущее лицо, закивал
головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета грудью,
держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
С вокзала он прямо поехал в «Эрмитаж». Гостиничные носильщики, в синих блузах и форменных шапках, внесли его вещи в вестибюль. Вслед
за ними вошел и он под
руку с своей женой, оба нарядные, представительные, а он-таки прямо великолепный, в своем широком, в виде колокола, английском пальто, в новой широкополой панаме,
держа небрежно в
руке тросточку с серебряным набалдашником в виде
голой женщины.
«Галки» окружили Раису Павловну, как умирающую. Аннинька натирала ей виски одеколоном, m-lle Эмма в одной
руке держала стакан с водой, а другой тыкала ей прямо в нос каким-то флаконом. У Родиона Антоныча захолонуло на душе от этой сцены; схватившись
за голову, он выбежал из комнаты и рысцой отправился отыскивать Прейна и Платона Васильевича, чтобы в точности передать им последний завет Раисы Павловны, которая теперь в его глазах являлась чем-то вроде разбитой фарфоровой чашки.
Какой-то молодой человек в коротком пальто с поднятым воротником столкнулся с нею и молча отскочил, взмахнув
рукою к
голове. Ей показалось что-то знакомое в нем, она оглянулась и увидала, что он одним светлым глазом смотрит на нее из-за воротника. Этот внимательный глаз уколол ее,
рука, в которой она
держала чемодан, вздрогнула, и ноша вдруг отяжелела.
Это уже не на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей
головой слева, на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный. На
руках у него — I, бледная, юнифа от плеча до груди разорвана, на белом — кровь. Она крепко
держала его
за шею, и он огромными скачками — со скамьи на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
Людмила крепко
держала его
за руку и дрожащею
рукою похлопывала по его
голой спине, заглядывая в его потупленные, странно-мерцающие под синевато-черными ресницами глаза.
С раннего утра передняя была полна аристократами Белого Поля; староста стоял впереди в синем кафтане и
держал на огромном блюде страшной величины кулич,
за которым он посылал десятского в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми
головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан в нескольких местах, оттого что
рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши, на мирской счет, в питейном доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться; на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны в сапоги, то есть он напоминал собою известного зверя в Австралии, орниторинха, в котором преотвратительно соединены зверь, птица и амфибий.
Высокий человек в кожаном переднике, с
голыми огромными
руками,
держит на плече девочку лет шести, серенькую, точно мышь, и говорит женщине, идущей рядом с ним, ведя
за руку мальчугана, рыжего, как огонь...
Он быстро пошёл вон из магазина и в двери зачем-то снял с
головы картуз. Илья выскочил из-за прилавка вслед
за ним, но Грачёв уже шёл по улице,
держа картуз в
руке и возбуждённо размахивая им.
Это было началом его карьеры. В заштатном городишке он вел себя важнее губернатора, даже жесты у своего прежнего Юпитера из Питера перенял:
голову поднимет, подбородок, всегда плохо выбритый, выпятит, смотрит через плечо разговаривающего с ним, а пальцы правой
руки за бортом мундира
держит.
Когда она прошла мимо Евсея, не заметив его, он невольно потянулся
за нею, подошёл к двери в кухню, заглянул туда и оцепенел от ужаса: поставив свечу на стол, женщина
держала в
руке большой кухонный нож и пробовала пальцем остроту его лезвия. Потом, нагнув
голову, она дотронулась
руками до своей полной шеи около уха, поискала на ней чего-то длинными пальцами, тяжело вздохнув, тихо положила нож на стол, и
руки её опустились вдоль тела…
Лодка прыгнула как-то особенно высоко, потом полетела вниз, и я очутился в воде,
держа в одной
руке чекмень, а другой уцепившись
за верёвку, протянутую по внешней стороне борта. Волны с шумом прыгали через мою
голову, я глотал солёно-горькую воду.
Взял теперь Ваську
за хохол Тараска, взял и
держит, не знай отплатить ему дружбой
за мягкую таску, не знай отработать его как следует. Эх, поусердствую! — неравно заметит госпожа это,
за службу примат… Подумал, подумал этак Тараска и, почувствовав под
рукою, что ожидавший от товарища льготы Васька гнет
голову в левую сторону, Тараска вдруг круто поворотил его направо и заиграл. Бедный Васька даже взвизгнул, наклонился весь наперед и водил перед собою
руками, точно в жмурки играл.
Анютка, Поликеева старшая дочь, несмотря на дождь с крупой и холодный ветер, босиком стояла перед
головой мерина, издалека, с видимым страхом,
держа его одною
рукой за повод, другою придерживая на своей
голове желто-зеленую кацавейку, исполнявшую в семействе должность одеяла, шубы, чепчика, ковра, пальто для Поликея и еще много других должностей.
Ильич во мгновение ока перекатился два раза и спрятался в углу печи, так что распугал всех тараканов. Староста бросил ложку и побежал к Илье. Дутлов медленно поставил фонарь, распоясался, пощелкивая языком, покачал
головой и подошел к Илье, который уж возился с старостой и дворником, не пускавшими его к окну. Они поймали его
за руки и
держали, казалось, крепко; но как только Илья увидел дядю с кушаком, силы его удесятерились, он вырвался и, закатив глаза, подступил с сжатыми кулаками к Дутлову.
Он и сам меня заметил и сначала закивал
головою, а потом скоро соскочил с империала и, взяв меня
за руку, сжал ее и не только
подержал в своей
руке, но для чего-то поводил из стороны в сторону и даже промычал...
Побеждать нужно
головой, а не
руками, потому что на
голову подлецы слабы; по этой-то причине они и прячут книги от бедного человека и
держат его во тьме невежества, что боятся
за себя.
Две мощные
руки обхватывают ее
за талию и легко взбрасывают на спину лошади, на широкий кожаный матрац. Почти в тот же момент и стулья, и белые столбы, и тиковые занавески у входов — все сливается в один пестрый круг, быстро бегущий навстречу лошади. Напрасно
руки замирают, судорожно вцепившись в жесткую волну гривы, а глаза плотно сжимаются, ослепленные бешеным мельканием мутного круга. Мужчина в цилиндре ходит внутри манежа,
держит у
головы лошади конец длинного бича и оглушительно щелкает им…
Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя
за богатою чапрой (занавес) с своими подругами,
держала в одной
руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась умереть прежде, чем опустит
голову на ложе Куршуд-бека.
«Я требую, — писал в 1874 году известный немецкий хирург Лангенбек, — чтобы всякий врач, призванный на поле сражения, обладал оперативною техникою настолько же в совершенстве, насколько боевые солдаты владеют военным оружием…» Кому, действительно, может прийти в
голову послать в битву солдат, которые никогда не
держали в
руках ружья, а только видели, как стреляют другие? А между тем врачи повсюду идут не только на поле сражения, а и вообще в жизнь неловкими рекрутами, не знающими, как взяться
за оружие.
Когда встревоженная выходкой Наташи Татьяна Андревна вошла к дочерям, сердце у ней так и упало. Закрыв лицо и втиснув его глубоко в подушку, Наташа лежала как пласт на диване и трепетала всем телом. От душевной ли боли, иль от едва сдерживаемых рыданий бедная девушка тряслась и всем телом дрожала, будто в сильном приступе злой лихоманки.
Держа сестру
руками за распаленную
голову, Лиза стояла на коленях и тревожным шепотом просила ее успокоиться.
Но в это же самое мгновение
за плечами Горданова грянул выстрел, и пуля влипла в стену над
головой Павла Николаевича, а Жозеф, колеблясь на ногах,
держал в другой
руке дымящийся пистолет и шептал...
На Ключарной улице мы вошли в убогий, покосившийся домик. В комнате тускло горела керосинка. Молодая женщина с красивым, испуганным лицом,
держа на
руках ребенка, подкладывала у печки щепки под таганок, на котором кипел большой жестяной чайник. В углу,
за печкой, лежал на дощатой кровати крепкий мужчина лет тридцати, — бледный, с полузакрытыми глазами; закинув
руки под
голову, он слабо стонал.
По его специально военной походке его можно было узнать очень издали:
голова прямо, грудь вперед, шаг маршевой, крупный и с наддачею, левая
рука пригнута и
держит пальцем
за пуговицей мундира, а правая или указывает что-нибудь повелительным жестом, или тихо, мерным движением обозначает такт, соответственно шагу ноги.
Чалый, слепой мерин, спокойно шагает. Заложив
руки за спину и
держа в них повод, впереди идет дедушка Степан. Старая гимназическая фуражка на
голове. Маленький, сгорбленный, с мертвенно-старческим лицом, он идет как будто падает вперед, и машинально, сам не замечая, повторяет...
За ним следовал письмоводитель,
держа шпагу в
руках, печальный понуря
голову, как бывало в рыцарские времена верный конь, носивший своего господина в боях и на турнирах, следовал
за носилками его, чтобы положить свои кости в одной с ним могиле.
Глеб Алексеевич сидел на диване, а рядом с ним сидела Фимка. Он обвил одною
рукой ее стан, а другой
держал ее
за руку. Она склонила на его плечо свою
голову и оба они любовно смотрел друг на друга. Вот он наклонился к ней, и губы их слилились в нежном поцелуе.
— Ну, видно, с ней добром не сделаешься, — прервал Петр I, в котором мы узнали лекаря, —
подержи ее
за голову и
руки, и мы справимся.
Костюм этот был потертый озям с видневшеюся на груди холщевою сорочкою, на
голове у него был зимний треух, на ногах бродни, а
за плечами кожаная котомка, видимо, далеко не вмещавшая в себя многого. В правой
руке он
держал суковатую палку.
Она уже не плакала, а рыдала и
держала меня
за обе
руки, целуя их и наклоняясь
головой над моими коленами.
Игнаций никогда не находился в такой бойкой и проницающей позиции. Тот, бывало, всегда сидел на особливом этаблисмане, обитом черною кожею, и ни
за что не обеспокоивал себя, чтобы смотреть на входящего посетителя и определять себе, коего духа входящий? Это было бы слишком много чести для всякого. Игнаций
держал свою задумчивую
голову, опустив лицо на грудь или положив щеку на
руку.
Графиня лежала на кресле, странно-неловко вытягиваясь, и билась
головой об стену. Соня и девушки
держали ее
за руки.
Зенон подхватил ее, как дитя, на одну
руку, а другою
рукой дернул
за шелковый шнур, и от движения этого шнура одна панель в красной стене его мастерской сейчас же раздвинулась.
За нею открылся вход в высокую, очень просторную комнату, куда встревоженный Зенон и пошел,
держа на своих
руках сомлевшую Нефору. Глаза ее были теперь совершенно закрыты,
голова опустилась, и все тело ослабло.